![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Это гордое слово ЕВРЕЙ.
Из публикации Елены Прудовской на ФБ
Сколько себя помню, слово «еврей» всегда произносилось тихо, почти шепотом, извинительно……
С тех пор, как я осознала свою национальную принадлежность, я нарочно громко заявляла о том, что я – Еврейка, пару раз дала в морду, сами знаете, за что, а свой первый магендовид на цепочке специально носила поверх одежды, готовая вцепиться в горло первому косо посмотревшему.
И очень мне хотелось, чтобы мой сын не пригибался, услышав слово Еврей…..
Осень 1990.
Голод. Талоны. Эхо Москвы. Общество Память. Эмиграция друзей.
Возрождение национального самосознания. Кружки по изучению иврита. Активизация черной сотни. Эмиграция друзей.
Смерть бабушки. Осознание своего места в очереди умирать. Увольнение. Эмиграция последней и самой лучшей подруги.
Друзей больше не осталось. Черная выжженная пустота в душе.
Каждое утро уходит на работу муж. Каждое утро провожаю в школу сына. И каждое утро я остаюсь одна в огромной комнате в коммуналке, оглушенная бездельем, безденежьем, безнадежностью…..
И в довершение всего, Лёнька вдруг заявляет, что ему остоебен-ла скрипка. Два года, как и положено мальчику из хорошей еврейской семьи, он отскрипел в музыкалке под присмотром моей мамы (учительницы по классу скрипки). И больше не захотел.
И тут по радио объявляют о наборе переводчиков в американский офис. И я прохожу собеседование, и меня берут.
И тут снова по радио (!) объявляют о приеме в хор мальчиков Большой Хоральной Синагоги. И мы идем на прослушивание, поем про кузнечика, который сидел в траве, и нас берут.
И начинается новая жизнь: репетиции и концерты. И появляются новые друзья. И мы вместе, пока мальчики поют, бегаем по магазинам вокруг синагоги, и в длиннющих очередях меняем талоны на водку на талоны на сливочное масло.
И принимает наш хор участие во всех еврейских праздниках, о которых мы раньше никогда не слышали, и поют они в синагоге. И приглашают нас на настоящие театральные площадки. И выступаем мы в концертах с Евгением Леоновым (светлая память, замечательный артист и человек), Розенбаумом и Кобзоном……
И про нас снимают кино. И нас записывают на радио! И я даю свое первое интервью в качестве директора хора.
И Яков Дубравин пишет кантату «От Озой» и мы исполняем ее вместе со взрослым хором в Большом зале Филармонии.
И нас зовут к себе финны. И даже шведы! И мы едем на гастроли. И, надо отметить, пользуемся бешеной популярностью.
И боготворят нас шведофинны уже только за то, что принадлежим мы к роду Авраамову. И купаемся мы в их любви, и потихоньку оттаивает и кусками отваливается короста, наращенная для защиты от родного антисемитизма. И вырастает на ее месте новенькая доверчивая розовая кожица, и выпрямляются спины, и поднимаются головы.
И вот однажды, когда мальчишки бесились в репетиционном зале БКЗ Октябрьский в ожидании своего выступления, ко мне подлетел, придерживая руками вечно сваливавшуюся кипу, Лёнька и прокричал: «Мама, я так рад, что я - ЕВРЕЙ!»
И никто не знал, почему я ревела, забившись в угол за сценой.
Сколько себя помню, слово «еврей» всегда произносилось тихо, почти шепотом, извинительно……
С тех пор, как я осознала свою национальную принадлежность, я нарочно громко заявляла о том, что я – Еврейка, пару раз дала в морду, сами знаете, за что, а свой первый магендовид на цепочке специально носила поверх одежды, готовая вцепиться в горло первому косо посмотревшему.
И очень мне хотелось, чтобы мой сын не пригибался, услышав слово Еврей…..
Осень 1990.
Голод. Талоны. Эхо Москвы. Общество Память. Эмиграция друзей.
Возрождение национального самосознания. Кружки по изучению иврита. Активизация черной сотни. Эмиграция друзей.
Смерть бабушки. Осознание своего места в очереди умирать. Увольнение. Эмиграция последней и самой лучшей подруги.
Друзей больше не осталось. Черная выжженная пустота в душе.
Каждое утро уходит на работу муж. Каждое утро провожаю в школу сына. И каждое утро я остаюсь одна в огромной комнате в коммуналке, оглушенная бездельем, безденежьем, безнадежностью…..
И в довершение всего, Лёнька вдруг заявляет, что ему остоебен-ла скрипка. Два года, как и положено мальчику из хорошей еврейской семьи, он отскрипел в музыкалке под присмотром моей мамы (учительницы по классу скрипки). И больше не захотел.
И тут по радио объявляют о наборе переводчиков в американский офис. И я прохожу собеседование, и меня берут.
И тут снова по радио (!) объявляют о приеме в хор мальчиков Большой Хоральной Синагоги. И мы идем на прослушивание, поем про кузнечика, который сидел в траве, и нас берут.
И начинается новая жизнь: репетиции и концерты. И появляются новые друзья. И мы вместе, пока мальчики поют, бегаем по магазинам вокруг синагоги, и в длиннющих очередях меняем талоны на водку на талоны на сливочное масло.
И принимает наш хор участие во всех еврейских праздниках, о которых мы раньше никогда не слышали, и поют они в синагоге. И приглашают нас на настоящие театральные площадки. И выступаем мы в концертах с Евгением Леоновым (светлая память, замечательный артист и человек), Розенбаумом и Кобзоном……
И про нас снимают кино. И нас записывают на радио! И я даю свое первое интервью в качестве директора хора.
И Яков Дубравин пишет кантату «От Озой» и мы исполняем ее вместе со взрослым хором в Большом зале Филармонии.
И нас зовут к себе финны. И даже шведы! И мы едем на гастроли. И, надо отметить, пользуемся бешеной популярностью.
И боготворят нас шведофинны уже только за то, что принадлежим мы к роду Авраамову. И купаемся мы в их любви, и потихоньку оттаивает и кусками отваливается короста, наращенная для защиты от родного антисемитизма. И вырастает на ее месте новенькая доверчивая розовая кожица, и выпрямляются спины, и поднимаются головы.
И вот однажды, когда мальчишки бесились в репетиционном зале БКЗ Октябрьский в ожидании своего выступления, ко мне подлетел, придерживая руками вечно сваливавшуюся кипу, Лёнька и прокричал: «Мама, я так рад, что я - ЕВРЕЙ!»
И никто не знал, почему я ревела, забившись в угол за сценой.